Елена Коронатова - Бабье лето [повесть и рассказы]

Геннадия она не любила. Но обеспечивал он хорошо. Обувал, одевал ее и Валю. Дом — полная чаша. Бабы завидовали ей. Может, и дальше бы жили, да стал Геннадий в рюмочку заглядывать… За пьянство и сняли его с завмагов.

Страшный он был, когда напивался. Первую жену побоями в гроб вогнал! Клавдия не раз, спасаясь от его кулаков, убегала на реку, отсиживалась в кустах. К людям не шла. Не только потому, что боялась насмешек. Он пригрозил ей: «Пожалуешься — убью».

А любила ли Клавдия первого мужа? Ведь очень молодая тогда была. Пожалуй, любила. Но привыкнуть к нему как следует, привязаться так и не успела. Поженились — он уехал на финскую добровольцем; после войны задержали в армии, а когда пришел домой, почти сразу началась Отечественная. С нее не вернулся. Был он самый молодой и самый толковый бригадир. Уважали его люди. Тогда и Клавдии через него был почет. А теперь… Каждый норовит высрамить. А что она людям плохого сделала? Только что в колхозе не работает! Так она пить-есть ни у кого ведь не просит.

На сегодня у Клавдии есть еще одно важное и приятное дело. Покончив с картошкой, принялась за него. Предварительно завесила окна, закрыла на засов калитку. Пусть, если кто придет, подумает, что она в город уехала. Нечего гусей дразнить. Люди завистливы.

Натянув во дворе веревки, Клавдия вошла в хату. И тут у нее образцовый порядок. У каждой вещи свое место. Чуть ли не половину горницы занимает широкая кровать с горой вздыбленных подушек. Над кроватью плюшевый ковер с лихой тройкой лошадей. Пузатый комод застлан красной филейной работы скатертью. На такие вещи Клавдия мастерица. И на шторах у нее кружева собственной работы, и зеленый, обитый жестью сундук накрыт самоделишным, плетеным из лоскутков, ковриком.

Неторопливо, словно выполняя радостный и торжественный обряд, Клавдия вынимала вещи из сундука и выносила их во двор.

Вывесила плюшевое одеяло. Оранжевое с бело-розовыми разводами. Она погладила блестящий, шелковистый ворс. До чего же красивое! Наверное, ни у кого в деревне нет такого. Рядом с ним повесила пуховое атласное одеяло. На другой веревке поместились пальто: синее из тонкого сукна с лисьим воротником, черное мятого плюша на легком ватине и новая кротовая полудошка. Потом пошли платки: белый пуховый, серый шерстяной и клетчатый плед. Отрезы — синего бобрика, серого трико и зеленого сукна — развесила у стайки, в тень, чтобы не выгорели.

Все это Клавдия проделывала не спеша, расправляя складочки, тщательно разглядывая — не побила ли, не дай бог, моль.

У каждой вещи своя история. Плюшевое одеяло, например, приобретено вскоре после войны. Муж потребовал, чтобы она продала на рынке сорок кусков мыла. «Продашь — тогда одеяло твое», — заявил Геннадий. Сколько она в тот день страху натерпелась, торгуя из-под полы. Но об этом сейчас вспоминать не хотелось. «Что было, то прошло, зато есть у меня все одеть и обуть, есть чем и хату убрать».

Когда вынимала со дна сундука последние вещи, выпал сверток, перевязанный узенькой поблекшей ленточкой. Ощупала его, повертела. Что же это такое? Потянула ленточку. Из свертка что-то выскользнуло и упало к ногам. Косынка! Бледно-голубая, выцветшая от времени. И вспомнила… вспомнила…

Прижав ее к лицу, опустилась на пол и тотчас же забыла о шалях, об отрезах, об огороде, обо всем, что теперь ее окружало, чем жила.

Сколько ей было тогда лет? Пожалуй, пятнадцать. Подумать только: четверть века назад! Да… А помнит она все так отчетливо, будто позавчера оно случилось. И этот ясный, погожий день помнит и ощущает запах земляники и чебреца.

…С девчатами отправилась Клавдия за ягодами. Еще на опушке заметила Матвея. Когда зашли в лес, она, словно ненароком, отстала от подруг. Он долго не решался подойти к ней. Все кружил около. Наконец осмелев, тихонько окликнул. Они стояли рядом, совсем близко, не зная, что сказать друг другу.

Солнце просвечивало через резной зеленый шатер, и веселые жаркие блики пробегали по лужайке, поросшей сочной травой, по пестрому ситцу Клавдиного платья и смотрели на нее из глубины блестящих зрачков Матвея.

Ее, совсем еще девчонку, трогало, забавляло и тревожило смущение взрослого парня. Он, от застенчивости что ли, строгал палку, а сам не сводил глаз со смеющегося лица Клавдии. Наверное, это ее вина, что как-то невзначай он порезал палец, брызнула кровь. Клавдия вытащила из корзины бутылку с водой, промыла ранку. Сорвала подорожник и приложила к порезу. Кровь все шла да шла. Не задумываясь, Клавдия сняла с головы батистовую косынку и, разорвав ее, стала перевязывать ему палец.

Матвей нагнулся и поцеловал ее теплый, нагретый солнцем затылок. И Клавдии показалось, что солнце ударило в голову.

Они так ничего и не сказали друг другу, — ее позвали девчата. Убегая, она оглянулась. Рослый, широкоплечий, с крупной головой, он стоял на поляне как кряжистый молодой дубок. Серые глаза под темными, сросшимися у переносицы бровями смотрели пристально и нежно.

От матери Клавдии попало. Батистовая косынка была чуть ли не единственной дорогой вещью у них в доме. Подарила ее учительница, у которой мать стирала.

А через неделю Матвей подкараулил Клавдию у колодца. Он сунул ей ярко-голубую косынку и так поспешно ушел, что она даже не успела спасибо сказать.

Да, еще парнем любил ее Матвей. И она на него заглядывалась. Был он ловкий, сильный, а повстречается с ней — от робости слова не может сказать.

Вот так же, как там, — на лесной лужайке. Только глядит да вздыхает.

А тут стал к ней свататься Петр. Первым он слыл гармонистом в деревне — весельчак, балагур, смелый! Где уж устоять, все подружки от него без ума.

Поплакала о Матвее, а замуж пошла за Петра…

Признался в любви Матвей, когда вернулся с фронта и встретил Клавдию уже вдовой.

Всколыхнулось было прежнее у Клавдии, но мать сказала:

— Выходи за Геннадия. Он мужик пробойный. С ним не пропадешь — будешь как за каменной стеной. Дите у тебя хворое. А с Матвеем хлебнешь нужды. На его шее старики и больная сестра с ребятами. Он их не бросит. Что Матвей? Одно слово — калека! Будешь, как я, горе мыкать.

На войне Матвей потерял ногу. Если бы не было у Клавдии дочери, не посмотрела бы она ни на что. Но врачи обнаружили у девочки затемнение в легких.

Матвей женился. На женщине тихой и болезненной. При фашистах она долго пряталась в холодном, сыром погребе и после войны заболела. Не помогли и курорты, куда возил жену Матвей. И вот уже полгода минуло, как похоронил ее.

…Долго просидела Клавдия. Глядела перед собой невидящими глазами. Кто-то постучал в калитку, она не отозвалась. Потом встала, бережно завернула косынку и спрятала в сундук. Достала из комода газету. На первой странице — портрет Матвея. Большие, немного хмурые глаза смотрят на нее с укором. Эх, жизнь, не так она повернулась.

А могло быть все иначе…

Когда Клавдия, уже на закате солнца, укладывала вещи, почему-то эти шубы, шали, отрезы не вызывали у нее обычного чувства довольства собой. С горечью вспомнила, как дарила плюшевое одеяло Вале. Зять с непонятным равнодушием сказал:

— Оставьте его себе, мамаша! На что оно нам? У нас два есть, и хватит. Солить нам одеяла, что ли?

Валя согласилась с мужем. Клавдия обиделась. Для кого, как не для дочки, она все приобретала? Сколько попреков терпела, а им, выходит, это трын-трава.

На другое утро Клавдия чуть свет отправилась на рынок в районный центр. Прежде она ездила в город. Но в последний ее приезд Валя, избегая смотреть матери в глаза, сказала:

— Понимаешь, мама, папаша с мамашей (так она называла свекра со свекровью) оба партийные. Они осуждают кто так вот… торгует.

— Я ведь не ворованное продаю, а свое собственное, — вспыхнула Клавдия.

— Они говорят… в колхозе надо работать.

Больно уязвили даже не слова дочери, а то, что она, выходит, стыдилась ее, матери. Клавдия ничего не возразила, но ездить в город перестала.

Торговать Клавдия привыкла с детства. Ее мать, выдираясь из нужды, постоянно что-нибудь продавала: ягоды, грибы, веники, всякую всячину.

Обставляет свою торговлю Клавдия со вкусом. Вот и сегодня она пришла, когда столы еще пустовали. Заняла излюбленное местечко, с краю у центрального входа. Постелила светлую клеенку. Корзину с клубникой прикрыла белоснежной марлей. Выложила из ведра на чистое полотенце яйца — крупные, одно к одному (мелкие оставила дома). Овощи лежат нарядной горкой: тут и огурцы, крепкие, в пупырышках, и желто-розовые пучки моркови, зеленый лук, а в чашке с водой — букетики укропа.

Но, пожалуй, более всего привлекала покупателей сама Клавдия. Миловидная, опрятно одетая, улыбающаяся, с ласковым говорком. К ней то и дело подходили. Она не жилилась из-за копеек, не торгуясь уступала.

Отсчитав покупательнице десяток стаканов клубники, она добавила еще и сказала: